Титова У.А.,

ученый секретарь

Государственного музея-заповедника С.А. Есенина

 

Самобытным явлением в литературе стала «новокрестьянская» поэзия. Литературное направление, представленное творчеством Н. Клюева, С. Есенина, С. Клычкова, П. Карпова, А. Ширяевца, сложилось и утвердилось в сер. 1910-х. Об этом свидетельствует переписка Клюева с Ширяевцем, завязавшаяся в 1913. "О, матерь пустыня! Рай душевный, рай мысленный! Как ненавистен и черен кажется весь так называемый Цивилизованный мир, и что бы дал, какой бы крест, какую бы голгофу понес, чтобы Америка не надвигалась на сизоперую зарю, на часовню в бору, на зайца у стога, на избу-сказку…" [1]

Термин «новокрестьянская» поэзия, использованный для того, чтобы отделить поэтов "крестьянской купницы" (по определению С. Есенина) от крестьянских поэтов XIX в., впервые появился в литературной критике на рубеже 10-20-х ХХ столетия в статьях В.Л. Львова-Рогачевского и И.И. Розанова.

«Новокрестьянских» поэтов объединяло, прежде всего, следование традициям русской культуры: любовь к деревенской России, желание показать исконные ценности русских верований. Гордость за многовековую национальную культуру, философия «избяного космоса», всечеловеческий пафос, связь с родной природой, благословение родному их душе миру красоты и гармонии - вот главные общие устои, объединявшие поэтов «новокрестьянской» плеяды. Тесная связь с миром природы и устным народным творчеством определили смысл «новокрестьянской» лирики; но поэты принимали и стилевые устремления русского модерна. Объединение  древнего образного слова и новой поэтики обусловил художественное своеобразие их лучших произведений, а общение с Блоком, Брюсовым, другими символистами помогло творческому росту.

В 1918 в книге «Ключи Марии» С.А. Есенин сформулировал общие черты поэтического мира «новокрестьянских» поэтов, создав теоретическое обоснование этой поэтической школы. «Мы полюбили бы мир этой хижины со всеми петухами на ставнях, коньками на крышах и голубками на князьках крыльца не простой любовью глаза и чувственным восприятием красивого, а полюбили бы и познали бы самою правдивою тропинкой мудрости, на которой каждый шаг словесного образа делается так же, как узловая связь самой природы… Искусство нашего времени не знает этой завязи, ибо то, что она жила в Данте, Гебеле, Шекспире и др. художниках слова, для представителей его от сегодняшнего дня прошло мертвой тенью… Единственным расточительным и неряшливым, но все же хранителем этой тайны была полуразбитая отхожим промыслом и заводами деревня. Мы не будем скрывать, что этот мир крестьянской жизни, который мы посещаем разумом сердца через образы, наши глаза застали, увы, вместе с расцветом на одре смерти». [2]

Революцию они принимали с «крестьянским уклоном». Он заключался прежде всего в том, что поэты приняли революцию как осуществление народной мечты о мировой справедливости, совпадавшей для них со справедливостью социальной. Это не только установление справедливости на просторах России, но и братство народов всей земли. [3]

Известно, что «новокрестьянские» поэты приняли революцию с энтузиазмом, однако в послереволюционное время поэты, изначально воспевавшие, неразрывную связь человека с миром живой природы, воспротивились культу стали и железа. Они увидели в «наступлении паровоза» угрозу не только природе, но и нравственным  ценностям крестьянской жизни. Однако литературный критик Л.Воронин в рецензии на книгу Н. Солнцевой «Китежский павлин. Филологическая проза: Документы. Факты. Версии» [4] отмечает, что помимо «новокрестьянских» поэтов, «принявших на себя крест оппозиции» (Н. Клюева, А. Ширяевца, А. Ганина, П. Карпова, С. Клычкова), существовали и поэты, певшие гимны новой, советской Руси [5]. С другой стороны, К. Петросов утверждает, что в конце 1910 – 1920-х годов такие критики, как А. Луначарский, Н. Ангарский, Б. Гусман и др., действительно, старательно стремились отделить творчество Орешина от Клюева и Есенина, называя его самым революционным из всех «новокрестьянских» поэтов. Однако в первые же революционные годы прозвучали голоса и тех, кто решительно ополчился на всех «новокрестьянских» поэтов: Клюева, Есенина и Орешина называли идеологами кулачества, выразителями враждебных настроений. [6]

Первые жизненные и творческие шаги П. Орешина достаточно подробно прослежены в ряде работ разных лет. [7]

В работах о Петре Орешине отмечается, что на формирование духовного мира будущего поэта большое влияние оказал дед с его христианской верой в значение смирения и добра. Публиковаться П.В. Орешин начал в газетах «Саратовский листок» и «Саратовский вестник». Уже в первых литературных опытах поэт прибегает к нетрадиционным размерам и строфик. Важную роль в дальнейшей судьбе Орешина, как и других «новокрестьянских» поэтов, сыграл Р. Иванов-Разумник, именно он стал настойчиво пропагандировать творчество «новокрестьянских» поэтов. В лирике Орешина этого времени деревня неотделима от образов «скорбящей Матери», Иисуса, «Николы-батюшки». Мир орешинской поэзии не похож на поэтические картины его собратьев по «крестьянской купнице», содружеству «новокрестьянских» поэтов. Если у раннего Есенина, у Клычкова почти неразличимы социальные мотивы, то Орешин с болью пишет о далеко не поэтических сторонах жизни крестьянства. Не сказочные Лели и Лады, не утопический Город Белых Цветов волнуют воображение Петра Орешина, а безрадостная жизнь большей части русского крестьянства. Характерная для «новокрестьянской» литературы поэтизация народной жизни присуща и творчеству Петра Орешина. Но это особая поэтизация: Орешин эстетизирует хлебородную мощь земли.

Во время Первой Мировой войны Петр Орешин оказался во фронтовых окопах. Не воссоздавая подробных картин окопной фронтовой жизни, непосильного быта солдаток, Орешин сумел передать всю глубину скорбных переживаний в незамысловатых, внешне спокойных по интонациям стихах. Продолжающий реалистическую линию крестьянской поэзии Петр Орешин воспринимает и изображает войну как беду всего народа.

В 1918 году выходят первые сборники стихотворений П.В. Орешина – «Зарево» и «Красная Русь». На книгу «Зарево» откликнулся рецензией Сергей Есенин. Емко и образно он определил круг тем поэзии Орешина, сравнив «Зарево» с озером, «где отражаются и месяц, и церковь, и хаты». Заканчивалась рецензия словами: «Перед Орешиным еще широкое будущее. Гадать о том, разовьется он или завянет, сейчас довольно трудно, но услышавшие от него через «Зарево» о том, что

Месяц ушел в облака

За туманный плетень

Синие чешет бока

За лачугами день

- будут помнить об этом, как о черемуховом запахе, долго» [8]

 

Стихи П.В. Орешина были близки С.А. Есенину и образным строем, и любовью к Родине. Поэты встретились в Петрограде осенью 1917 года. П. Орешин стал желанным гостем Есениных в квартире на Литейном, вместе они печатались на страницах петроградских журналов. Весной 1918 года вместе с Есениным Орешин переехал в Москву, где принимал деятельное участие в создании Союза советских журналистов, став, как и Есенин, членом литературно-художественной секции этого Союза. В этом же году С. Есенин и П. Орешин вместе с А. Белым, С. Клычковым и Л. Повицким организовали издательство «Московская Трудовая Артель Художников Слова». Друзья были завсегдатаями московских эстрад, поэтических вечеров.

В конце 1919 года П. Орешин уехал на родину, в Саратов. 1919 – 1923 годы – самый плодотворный период в творчестве Орешина: выходят его сборники «Мы» (Саратов, 1921), «Голод» (М., 1921), «Алый храм» (М., 1922), «Радуга» (М., 1922), «Корявый. Рассказы» (М., 1922), «Человек на льдине и др. рассказы» (М., 1923). В этих сборниках поэта изображение России, образ лирического героя, его отношение к меняющейся действительности, предстают противоречивыми, являются в резкой смене света и мрачно-трагических тонов.

В 1923 году Орешин стал одним из участников печально знаменитого «дела четырех поэтов», когда он вместе с Есениным, Клычковым и Ганиным за откровенные высказывания в сторону властей и их культурной политики был обвинен в антисемитизме. «Заявление в 5-е отделение милиции товарища Орешина» в «деле» отсутствует и текст его также неизвестен. Никаких следов того, как поэту удалось выйти из этой истории, в имеющихся документах также нет. [9]

В феврале 1925 года Петр Орешин был избран членом правления Всероссийского союза поэтов, много сил и энергии он отдает становлению этого поэтического объединения. Тяжело переживал П.В Орешин трагическую гибель своего друга, Сергея Есенина, памяти которого посвятил стихотворение «Сергей Есенин»:

Вековая просинь,

Наша сторона…

Если Пушкин – осень,

Ты у нас – весна!

Позже, в 1937 году, согласно «Протоколу допроса Орешина Петра Васильевича» он заявил: «Когда покончил самоубийством С. Есенин, по инициативе С. Клычкова была организована антисоветская демонстрация. Этот факт также был использован нами для широкой агитации среди литературной и художественной интеллигенции «об удушении русской литературы». На фасаде Дома Печатибыл вывешен плакат с надписью: «Здесь покоится прах великого русского национального писателя Сергея Есенина». Похороны Сергея Есенина благодаря нашим стараниям вылились в антисоветскую демонстрацию» [10]

Первый сборник стихов Орешина вышел тиражом всего 500 экземпляров, но Есенин оказался прав, предсказав поэту широкое будущее: свыше 30 его поэтических сборников увидели свет при жизни автора, в том числе четырехтомное собрание стихов. [11]

Судьбы новокрестьянских поэтов после Октября сложились трагически: из пяти наиболее ярких их представителей двое (А.В. Ширяевец и С.А. Есенин) ушли из жизни в середине 1920-х годов, идеализация деревенской старины, которую сочли «кулацкой», для троих других стала главным пунктом обвинения в 1930-е годы: Н.А. Клюев, С.А. Клычков, П.В. Орешин были репрессированы, а их имена – вычеркнуты из литературы. Объединенные единой темой, каждый из крестьянских поэтов творил свой особый художественный мир. Но у них есть общее — чувство сыновнего беспокойства за судьбу родной земли, человека, живущего на ней. Чувство сильное и предельно искреннее, острое, часто до боли сердечной. Вернувшись к читателю на исходе века, их стихи зазвучали современно, порой злободневно, ибо рождены они тревогой за судьбу красоты в живом, нерукотворном мире, и в первую очередь — в душе человека.

Примечания

1. Клюев Н.А. Словесное древо. Проза / Вступ. статья А.И. Михайлова. СПб., 2003. С. 223
2. Есенин С. А. Полное собрание сочинений: В 7 т. М.: Наука; Голос, 1995—2002.  Т. 5. Проза. 1997. С. 200 – 201
3. Михайлов А. И. Новокрестьянские поэты // История русской литературы: В 4 т. / АН СССР. Ин-т рус. лит. (Пушкин. Дом). Л., 1980—1983. Т. 4. Литература конца XIX — начала XX века (1881—1917). / Ред. тома: К. Д. Муратова. 1983.  С. 667
4. Солнцева Н. Китежский павлин. Филологическая проза: Документы. Факты. Версии. М. 1992
5. Воронин Л. Судьбы крестьянской купницы (Наталья Солнцева. Китежский павлин. Филологическая проза: Документы. Факты. Версии. М.: «Скифы». 1992. 423 стр.) // Новый мир, № 2, 1994. С. 247
6. Петросов К.Г. Соломенная плаха поэта (О «Кретьянской купнице» и судьбе Петра Орешина) // Филологические науки, № 4, 1992. С. 3 – 4
7. Львов-Рогачевскй В. Новейшая русская литература. М., 1919;

Розанов И. Крестьянские поэты. М., 1927;

Салькова Л. Волжские мотивы в произведениях Петра Орешина // От жизни к образам. Саратов, 1965. С. 149 – 158;

Михайлов А.И. Пути развития новокрестьянской поэзии. Л., 1990;

Мекш Э.Б. Петр Орешин и крестьянская поэзия начала ХХ века (кандидатская диссертация). Л., 1975;

Юшкин Ю. Поэт есенинского круга // Литературная Россия. 1986, № 7. С. 4;

Савченко Т.К. Сергей Есенин и его окружение. М., 1990;

Волков С. «Я не отрицаю своей вины» («Дело» Петра Орешина 1937 года) //  Наш современник, № 12, 1992. С. 161 – 166;

Петросов К.Г. Соломенная плаха поэта (О «Крестьянской купнице» и судьбе Петра Орешина) // Филологические науки, № 4, 1992. С. 3 – 13;

Солнцева Н. М. Китежский павлин: Филологическая проза. Документы. Факты. Версии. М., 1992. и др.

1. Есенин С. А. Полное собрание сочинений: В 7 т. М.: Наука; Голос, 1995—2002.  Т. 5. Проза. 1997. С. 185
2. Волков С. «Я не отрицаю своей вины» («Дело» Петра Орешина 1937 года) //  Наш современник, № 12, 1992. С. 161
3. Там же. С. 165
4. Юшкин Ю. Поэт есенинского круга // Литературная Россия. 1986, № 7. С. 4